Том 1. Русская литература - Страница 255

255

От этого обилия содержания и нежелания приукрашивать, извращать содержание и получается реализм. Если бы перед нами был очень обильный содержанием автор, но не имеющий писательской совести, было бы огромное цветение, хаотическое изобилие, но не было бы реализма.

Чтобы быть подлинным реалистом, чтобы исходить из огромного жизненного опыта и жизненных впечатлений и вместе с тем не уклониться от действительности, чтобы быть таким реалистом, Толстой выработал свой особый слог.

Когда вы читаете Толстого, вам кажется, что он полуграмотный человек. У него косолапые фразы. Недавно один московский профессор сказал: фраза, которой начинается „Воскресение“, совершенно неграмотная, и всякий учитель русского языка поставил бы два с минусом своему ученику, если бы он ему принес такую страницу. Как же это так? Толстой переписывал по пять — семь раз все свои произведения, делал бесконечные исправления, вынашивал все это, и вдруг такое несовершенство! Это несовершенство вовсе не случайное. Толстой сам хочет, чтобы его фразы были корявы, он боится того, чтобы они были вылощенные и приглаженные, потому что он считает, что это было бы несерьезно. Никто не поверит человеку, который говорит об очень важном и не волнуется и следит за тем, чтобы у него голос был музыкальный и все шло тонко и гладко. В этом случае теряется искренность, теряется вера в то, что человек рассказывает вам о том, что для него действительно важно. Толстой хочет добиться безыскусственности, величайшей простоты во всем, что он говорит от себя, во всем, что он говорит как автор. Он много говорил, например, о слоге Тургенева, о слоге Короленко. Это были великолепные стилисты, но он их до некоторой степени осуждает. Он считает, что их фразы слишком изящны, что их стиль слишком полирован, слишком много прибавлено сахара, который якобы должен быть приятен для читателя.

Такое сравнение можно употребить: Толстой передает все так, что вы не видите книги, забываете автора — а это и есть высшее искусство, которое только можно себе представить. Если же вы будете читать Тургенева или Короленко, то вы будете видеть все как через узорные окна, вам будет казаться — какое хорошее стекло, какие краски и разводы, вы будете все время видеть автора, искусного стилиста, который стоит между вами и действительностью, и это будет вам мешать впитывать подлинную действительность.

Значит ли это, что наивный писатель, который не умеет владеть своим слогом, может передать действительность? Вовсе нет. Простота Толстого — это высшая простота, это простота человека, преодолевшего всякую искусственность, который отбрасывает какие бы то ни было цветные очки потому, что они ему больше не нужны, и который настолько мастер, что может показать вещь как она есть.

Вот этот слог, совершенно подходящий к реализму, для нас чрезвычайно важен.

Ново и значительно в Толстом то, что он необычайный мастер интроспекции или психологии интроспекции, то есть что он показывает то, что происходит внутри человека.

У нас не так давно разные критики писали, что пролетарский писатель не должен заниматься психологией, — что это, мол, такое психология, когда мы вообще душу отрицаем? Извините, нам нужно знать, что человек думает, что чувствует. Мы видим, что человек поступает так-то и так-то, но нам важно знать, что он думает. Нам нужно знать себя и других и нужно знать не только то, что выходит на поверхность, но нужно знать и общий склад характера, знать то, что скрыто. У Толстого необычайная способность перевоплощаться в разных людей. Он говорит за старуху и за молодую девушку, от лица ребенка, лошади, он говорит от лица людей самых различных классов и каждый раз с самой убедительной правдой. Это — сила, которой обладает только художник. Другого способа проникнуть в сознание у нас нет, и поэтому передовые, наиболее зрелые пролетарские писатели, конечно, этим воспользуются. В произведении молодого писателя Фадеева, в повести „Разгром“, вы увидите, что делают и чувствуют разные лица, и это сделало эту повесть наиболее богатой своими красками. Фадеев — талантливый ученик Толстого как художника»

(«Литературное наследство», т. 69, кн. вторая, изд. АН СССР, М. 1961, стр. 422–424).

Чем может быть А.П. Чехов для нас

Впервые напечатано в журнале «Печать и революция», 1924, № 4, июль-август. Небольшая часть статьи была использована автором в качестве предисловия к Полному собранию сочинений А. П. Чехова, Госиздат, М.-Л. 1930, т. I.

Печатается по тексту второго издания «Литературных силуэтов».

(1) См. написанную В. И. Лениным резолюцию «О пролетарской культуре» (В. И. Ленин, Сочинения, т. 31, стр. 291), а также беседу В. И. Ленина с К. Цеткин (сб. «В. И. Ленин о литературе и искусстве», Гослитиздат, М. 1960, стр. 659).

(2) Луначарский имеет в виду следующее высказывание В. И. Ленина из его речи на III съезде комсомола 2 октября 1920 года: «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество» (В. И. Лени н, Сочинения, т. 31, стр. 262).

(3) Цитата из программы РКП (б), принятой VIII съездом партии (см. в сб. «В. И. Ленин о программе партии. Документы, статьи, речи», Госполитиздат, М. 1959, стр. 469).

(4) Речь идет о романе Ч. Диккенса «Тяжелые времена» (1854).

(5) А. В. Луначарский имеет в виду две последние серии романов Э. Золя: «Три города» («Лурд», «Рим», «Париж») и «Четыре Евангелия» («Плодовитость», «Труд», «Истина» и «Справедливость»).

(6) Передвижники — русские художники-реалисты второй половины XIX века, объединившиеся в общество «Товарищество передвижных выставок».

255