Том 1. Русская литература - Страница 233


К оглавлению

233

Но, защищая общественное и национальное значение творчества Пушкина, Луначарский не забывал о художественном совершенстве его поэзии, и в этом он во многом был близок к Горькому, который рассматривал Пушкина как «поэта, до сего дня никем не превзойденного ни в красоте стиха, ни в силе выражения чувства и мысли»

Луначарский одним из первых указал на исключительную важность задачи изучения поэтического мастерства гениального русского поэта в неразрывной связи с идейной направленностью его творчества, с основными особенностями идейного развития и борьбы направлений в данную эпоху. В общих чертах он указал и направление, в каком должно развиваться дальнейшее изучение мастерства Пушкина. «Пушкин довел до высшего совершенства свое основное орудие — слово, — пишет Луначарский, — слово как средство изображения и слово как элемент музыкальный, причем изобразительность и музыкальность приводились Пушкиным к единству, какого редко достигало искусство человека на земле».

«Параллельно с миросозерцанием и судьбой Пушкина» Луначарский рассматривает «миросозерцание и судьбу Лермонтова». «На Лермонтове сказывается почти та же закономерность, что и на Пушкине», — пишет критик. Для него Лермонтов — непримиримый мятежник, поэт, все творчество которого проникнуто ненавистью к деспотизму.

Луначарскому принадлежит один из лучших этюдов о творчестве Гоголя. Трагическая фигура Гоголя волновала многих исследователей. Веховская критика в свое время немало потрудилась над тем, чтобы создать свой, фальсифицированный, уродливый облик писателя. Именно против такой фальсификации Гоголя направлена статья Луначарского «Гоголь», — в сущности, она носит полемический характер, хотя нигде прямо Луначарский о веховской концепции не говорит. Трагедия Гоголя — кричащее противоречие между лучезарной мечтой, никогда не умиравшей в душе писателя, и давившей его пошлой действительностью, — находит под пером Луначарского объяснение, принципиально отличное от хитроумных домыслов и нагромождений мистико-пессимистической критики. Великий писатель стал жертвой кошмарных общественных условии в царской России, жертвой «миродержащих уродов». Вот почему он «пошатнулся, внутренне исказился весь», отошел от пушкинских заветов, вдохновлявших его на создание шедевров русской классической сатиры.

Через все литературно-критическое наследство Луначарского красной нитью проходит мысль: «Права на вечность или на долговечность крепче всего у тех писателей, которые были настоящими детьми своего времени, которые угадывали его прогрессивные тенденции, умел жить его соками, хватать в качестве своего материала животрепещущие куски жизни и перерабатывать их в духе самых острых страстей, самых критических идей, каких достигало данное время». Поэтому особое внимание уделяет критик литературе русской революционной демократии — Герцену, Некрасову, Щедрину. Но ближе всего ему Чернышевский — революционер, философ, писатель. О нем он писал особенно проникновенно и горячо.

Художественному творчеству вождя русской революционной демократии Луначарским посвящены статьи и речи: «Чернышевский как писатель», «Романы Н. Г. Чернышевского», «Чернышевский и Толстой» и другие. В значительной мере они полемически заострены против взглядов позднего Плеханова.

Статья «Чернышевский как писатель» была написана в те годы, когда критический пересмотр литературного наследства Г. В. Плеханова еще только начинался. В этой работе Луначарский критикует Плеханова за одностороннюю, абстрактную трактовку проблемы русского революционного просветительства. Ему удается очень хорошо показать, почему революционно-просветительское утверждение Чернышевского о революционной действенности искусства так близко нашему времени и его задачам. Именно Луначарским, одним из первых, с такой четкостью и определенностью была подчеркнута новаторская сущность учения Чернышевского о прекрасном: «Замечательно, как необычайная свежесть натуры революционного гения подсказала Чернышевскому ответ, в котором сказывается еще одна черта его. Чернышевский влюблен не просто в действительность: он влюблен в действительность развивающуюся, в действительность вечно новую, погруженную в этот поток времени».

В статьях Луначарского о Чернышевском, естественно, большое место занимают и такие, в ту пору еще очень мало разработанные, вопросы, как вопрос о месте Чернышевского-художника в истории русской литературы XIX века, о его художественном новаторстве, о своеобразии его художественного метода. Аргументация его направлена против тех, кто считает идеальными лишь такие произведения, в которых имеются одни только образы, кто ратует за «абсолютную бестенденциозность» и недиалектически противопоставляет художественное мышление публицистике. В понимании Луначарского тенденция «обозначает просто целеустремленность… произведения, сознающую себя, гордую собой». Что же касается публицистичности, то и она, утверждает критик, никогда не являлась антиподом художественности. Более того, у великих писателей сплошь и рядом наблюдается теснейшее. переплетение художественного и публицистического элементов. Это утверждение Луначарский подкрепляет тонким и многосторонним анализом художественной ткани романов «Что делать?» и «Пролог», которые он называет литературными шедеврами. Он вскрывает своеобразие художественной структуры, своеобразие жанра этих романов, как романов нового типа.

Луначарский решительно отвергает неоднократно предъявлявшееся Чернышевскому обвинение в излишнем рационализме его художественного метода, якобы наносящем серьезный ущерб художественной ценности произведения. По его мнению, этот рационализм обусловлен самим характером художественного метода писателя, своеобразием самого жанра романа программно-политического, романа нового типа, И не случайно Луначарский тут же напоминает об особенностях рационализма нового типа, с каким мы встречаемся в произведениях М. Горького, в частности в его монументальной эпопее «Жизнь Клима Самгина»; ведь по «могуществу мысли», как выразился бы Белинский, по богатству идейно-философского содержания это произведение занимает одно из первых мест в мировой художественной литературе.

233