Том 1. Русская литература - Страница 229

229

Но буржуазия требовала от футуриста, чтобы он был бессодержателен, она говорила ему: «Ты будь весел и играй что-нибудь такое, чтобы плясать хотелось, но боже тебя сохрани коснуться какого-нибудь содержания. У меня нет содержания, и у тебя не должно быть. Если ты какое-нибудь содержание выскажешь, оно может оказаться враждебным мне, поэтому лучше не касаться этого дела». Помните, как в рассказе Чехова «В бане» цирюльник пошел доносить на дьякона, которого он принял за человека «с идеями», потому что он, долгогривый, «слова разные произносит, с идеями…». Люди с идеями не нужны и подозрительны буржуазии. Футуристы привыкли к этому, они слушались буржуазных менторов, так называемых формалистов. Формалисты учили, что содержание — это вещь от «духа злого», вещь старомодная, а настоящее искусство чистая форма.

Футуристы — дети века — зарубили себе на носу эту мудрость. Поэтому, когда футуристы приходят к пролетариату, они говорят таким образом: «Товарищи, мы, собственно говоря, выполнять горазды все, что угодно, но содержания вы от нас не спрашивайте». Действительно, чему футурист может научить пролетария, когда ему самому от него многому научиться нужно?. Отсюда своеобразная теория, которую футуристы развили: «Вообще уважающий себя художник есть мастеровой; что ему закажешь, то он и сделает: стол — сделает стол, стул — сделает стул. Так и мы, футуристы, мы — мастаки по части стихотворной художественной речи; ваше дело заказать, наше дело исполнить, ваше дело заплатить».

Эту теорию выдвигали, как сильную теорию нового пролетарского искусства, и говорили: «Вообще уважающий себя человек должен творить вещь, а не идеи. Идею производит идеалист, а материалист имеет дело с материей, поэтому материалист производит вещь». — «Ну, хорошо: а стихи — вещь или не вещь?» — «Вещь в том случае, если она сделана на заказ, в качестве рекламы для папирос или еще для чего-нибудь. Рекламировать мы можем все, что угодно, и с этой стороны это может быть — вещью». Когда мы говорим: «Постойте, да нельзя же так. Поэзия есть громадная психическая сила». — «Психическая! Ха, ха, ха… Это идеализм. Вам надо, чтобы она светила? чтобы вы были согреты? Светят лампы, греют печки. Стихов для этого не нужно».

Таким образом, казалось в первый момент, что этим людям совершенно чужда новая идеология, они дают нам, в сущности говоря, только формы, в которых нет внутреннего содержания, как и в них самих. Но у пролетариата есть колоссальное внутреннее самосознание, пролетарий не может так говорить: «Я произвожу вещи и быт». Если спросить пролетария-слесаря, что он производит, он скажет, что производит гайки, ситец, доски и т. д.; но, кроме этого, он ведет свою политическую борьбу, он произносит пламенные речи, ведет пропаганду, за станком работая и в фабзавкоме; ему самому страшно приятно рассказать и другого послушать, как он живет, и что его ждет впереди, и какие у него товарищи, и какие вожди, и что в Китае и в Германии, чтобы все было ясно. Поэтому ему смешно, что одно можно смешать с другим: «Ты производишь ключи и доски». Когда он на трибуне, то он производит идеологию, да еще в высшей степени замечательную и могучую.

Маркс сказал: «Когда идея овладевает массой, она становится силой». И художник в этом смысле — сила. Он становится настоящим художником, когда его образы овладевают массой. Вот тогда он становится вещью, которую на весах не взвесишь, но взвешивает на своих весах история.

Футуристы этого не понимали, но постепенно научились понимать. У Маяковского, который так искренне влюблен в революцию, первые подходы были неуклюжими. Я еще не читал его последней поэмы «Ленин», но вполне верю тем, которые ее прослушали и которые говорят, что это — шедевр.

Впрочем, Маяковский не типичный футурист. У него, правда, много крикливой, штукарской «формы», но если вчитаться в его «Человека», «Войну» или «Флейту-позвоночник» — вы найдете, что под футуристическими фиоритурами таится антимилитаризм или протест молодого поэта, отодвинутого на задний план капиталом, который за несколько грошей купил его любовь. У него есть всегда содержание, сентиментальное содержание, жизненное — под всеми узорами его. Поэтому Маяковскому легче, чем кому-либо другому, отрешиться от моды, в которую он впал, и, не бросая всю горластость, всю меднотрубность, прогорланить, на трубе сыграть монументально прекрасные вещи. От него этого можно ожидать. Это будет значить, что футуристический поток влился в нашу новейшую революционную литературу. Мы видим, что наши крупнейшие писатели новейшей пролетарской литературы, например молодой Безыменский, может быть, самый талантливый из тех среди них, которые пишут стихами, в свою очередь кое-что у футуристов взял, что вполне понятно. К какой литературе мы можем быть ближе: к буржуазному эстетическому онанизму или к футуристам, которые окрепли и начали петь боевые песни? Конечно, последние нам ближе. Конечно, футуристы могут сказать больше, потому что они здоровее дряхлой буржуазии.

Теперь, товарищи, в чем проявились всходы новейшей литературы?

Новая литература проросла буйной порослью. Мы можем назвать много хороших имен, каждое из которых приведет нам много хороших образов. Они все еще молоды, все эти Либединские, Бабели, Сейфуллины, Леоновы, все начинают, но все они чрезвычайно здоровы. И что они начинают? Во-первых, начинают развиваться в новом мире и немножко напоминают пушкинское положение, не имея, правда, в своей среде такого гениального человека. Но он непременно явится, может быть, кто-нибудь из них, может быть, кто-нибудь извне, это скажет завтра, но непременно появится такой человек, потому что новые Адамы теперь нужны. Теперь все раздвинулось, вся земля — как после землетрясения, и надо называть новые явления нового мира. Пролетарии, крестьяне теперь стали господами жизни, они требуют изучения себя, как мастеров этой жизни. Поэтому создалась совершенно новая почва для литературы, и потому нам содержание важнее формы. Мы не можем скрывать, что часть наших новых литераторов все еще заражена чудовищными положениями формалистов или футуристическим штукарством. Этого не нужно, это они должны сбросить с себя. Что им нужно? Во-первых, общественно-реалистический уклон. Это у них все вместе. Во-вторых — если учиться формам, то первый урок нужно взять у народников, у классиков. Прав Переверзев в своей последней статье, в которой он говорит, что сейчас наблюдается, во-первых, реалистически-общественный уклон, во-вторых, постоянная любовная оглядка на классиков. Это лично я рекомендовал с самого начала революции. Я говорил: «Бросьте футуристов, бросьте Белых, бросьте декадентщину, которая шла непосредственно перед нами, до и во время войны. У нас есть гораздо более близкие учителя — это народники, классики во всех областях искусства. Идите туда, учитесь у них». Что это значит, — назад? Нет, это не значит идти назад. Это значит идти до того пласта, на котором можно строить. Это значит — мусор очистить долой, добраться до каменных пород нашей литературы и быстро превзойти всякие образцы. Может быть, наша литература не будет такой утонченной, как у дворянства, потому что наши писатели не будут целиком, преданны творчеству, но, несомненно, она будет могучей, жизненной, жилистой, полнокровной, мускулистой, потому что таков наш народ по сравнению с его первым авангардом, с его проснувшимися к жизни дворянами.

229