Поэтическое творчество Некрасова развивалось в совершенно другой обстановке. Дворянский либерализм, принявший народный характер, продолжал жить, хотя и приобрел черты известной дряблости и сентиментализма. Но дальше гораздо более бурным и могучим кряжем поднималась волна интеллигенции новой формации — разночинцев с их радикально-демократическими политическими настроениями, большей близостью к народным массам, которые они рассматривали как единственную опору в борьбе за свободу.
Конечно, внутренней силой, изменившей таким образом обстановку, был дальнейший рост капиталистического хозяйства в стране. Но если разночинцы, их настроения, учение и тактика были порождением капитализма, то из этого отнюдь нельзя сделать вывод, будто они были прямыми или косвенными защитниками капитализма. Тогдашний капитал, вступивший в теснейший союз с дворянским самодержавием и церковью и показавший, главным образом, свой лик как беспощадный разоритель во имя первоначального накопления, не внушал разночинцам ровно никакой симпатии. Они вызвали его на бой вместе с самодержавным строем, суеверием и прочими проклятиями русской жизни. Это обстоятельство не могло не толкать мысль разночинцев на тот же путь, по которому уже пошли наиболее решительные и дальнозоркие представители дворянства, подобные Бакунину и Герцену, то есть путь социалистических чаяний и стремлений, хотя социализм этот не отличался еще выдержанной научностью.
Некрасов, выходец из дворянской среды, по самому семейному строю, от которого он натерпелся множество горя, при всех обстоятельствах должен был направиться по оппозиционному пути, как это случилось параллельно, например, с таким же, натерпевшимся всякой неправды помещичьим сыном, Салтыковым-Щедриным. Но семья, или, вернее, отец Некрасова, не только измучила мальчика диким зрелищем своего бесшабашного деспотизма, но и, вследствие размолвки, выбросила его на городскую улицу без всякой поддержки.
Таким образом, значительную часть своей молодости Некрасов провел как интеллигентный пролетарий, как настоящий представитель городской бедноты, отличавшийся от других только большею степенью грамотности. Не брезгуя никакой работой, Некрасов, конечно, в особенности стремился к работе литературной на потребу вновь развивавшегося города, охочего до газеты и газетного фельетона. Рифмач, фельетонист, водевилист— вот что такое Некрасов в этот период. И всю массу бумаги, которую он исписал в это время, направляет он на добычу куска хлеба и хоть некоторую поправку своего бедственного положения. В качестве такого пролетария пера встречает Некрасов великого вождя разночинцев — Белинского и через него втягивается в дальнейшее общение с передовым слоем разночинной интеллигенции.
Высокоодаренная натура, Некрасов определился этими факторами с полной яркостью. Ненависть к самодержавию, помещичьему режиму, глубокая жалость к крестьянству, неразрывно связанная с какой-то гордой любовью к тем потенциям, которые заложены в крестьянстве (вспомните изумительные строки, которые поэт посвящал крестьянским ребятам и крестьянским бабам), чувство городского ритма, острая, чисто городская наблюдательность, умение зацеплять эффектным словом большую публику городов, умение с ловкостью высокоталантливого журналиста смешивать горькое негодование, горький пафос и горький смех, принимавший порою характер блестящего фарса, — все это сделало Некрасова очень быстро поэтом-публицистом в первую очередь. И в том мире, который наступал, в мире сугубо выраженного капитализма, Некрасов, вместе со своими друзьями разночинцами, занял совершенно определенное место защитника угнетенных, то есть еще не вполне обрисовавшегося пролетариата, и заклятого врага эксплуататоров.
Время было жгучее и решительное, время кипучей борьбы новых, назревших сил с отвратительным, омертвевшим старым укладом. Такие переходные эпохи в моменты обострения борьбы, конечно, создают все необходимое для публицистики, полной глубокого содержания и пылающей огнем страсти. Некрасов оценивал себя прежде всего не как поэта, призванного повторять вслед за Пушкиным сладостные и светлые слова, посвященные ярким моментам личной жизни или выявлению общих широчайших проблем; Некрасов шел от журналистики. Он хотел взволновать окружающую среду, помочь в деле натиска на, казалось, осужденную временем неправду. С совершенной искренностью провозглашает Некрасов свое знаменитое изречение: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» Но это нужно понимать только в том смысле, что гражданин должен идти у человека впереди поэта. Некрасов чувствует себя поэтом, то есть человеком, могущим перелить свои переживания в образы и звукосочетания, волнующие сограждан; но именно гражданство-то и должно было служить основой для поэзии.
Гражданская поэзия, политическая поэзия часто бывает искусственна и холодна, но это бывает тогда, когда она сама не дозрела до настоящей страсти, до высокого пафоса. С Некрасовым этого не было и не могло быть. Его острый ум, его отзывчивость, подвижность его натуры заставляли его неугасимо гореть гражданскими вопросами его эпохи. Слишком огромны они были, они поистине не только заменяли собою миросозерцание, но были подлинным миросозерцанием и, врываясь в личную жизнь каждого, становились сверкающим, всеопределяющим центром этой личной жизни. Вот почему Некрасов мог быть в подлинном смысле слова поэтом, напоминать те высокие образы поэтов, которые наметили его предшественники в двух стихотворениях о пророке. Он действительно мог «глаголом жечь сердца людей», он действительно мог прочитать в их глазах «страницы злобы и порока» и заставить их иметь собственное их отражение в глубоком зеркале искусства. И при этом проповедь его, переливаясь всеми красками, превращаясь в величественную созвучную музыку, не расходилась с основными лозунгами его эпохи и передовых кругов, определявших ее физиономию.